|
Беспокоящий
огонь.
Покончив
с едой и оставив около каждой пушки по два человека, мы быстро
прошли с солдатами на запасные огневые позиции. Надо было отрыть
неглубокие временные позиции. Часа через два мы уже потянули
туда пушки.
Я был у второго орудия. Тяжело и медленно расчет тянул пушку
по рыхлому мокрому полю, исковерканному воронками от снарядов.
А вокруг в темноте свистело, шипело, грохотало, трещало - немцы
с усердием транжирили боеприпасы. И всякий раз, когда нас освещала
близкая ракета, мы прижимались к пушке и замирали. А ракеты
то ближе, то дальше светились и гасли в небе или совсем на земле.
И вдруг нас вблизи осветила ракета, а затем совсем рядом засвистели
мины и снаряды большого калибра.
- Заметили! - испуганно простонал нервный правИльный Егоров
и шлепнулся наземь около пушки.
- Что ты трясешься? - проворчал я.
- Боюсь, комвзвод, и ничего не могу с собой поделать, - признался
он.
- Если ты так будешь дрожать от каждого снаряда, то скоро совсем
на нет сойдешь. Надо же видеть, куда норовят немцы попасть.
Смотри, они лупят по ходу сообщения и по дороге, не целясь,
по записанным установкам. Значит, ты себе и в ус не дуй. Рядом,
но ясно, что не в тебя стреляют. Никто тебя не заметил. Около
нас только случайные шальные рвутся. Надо же это понимать, -
говорил я уверенно.
Впрочем, как ни ясно это было мне, а и самому часто казалось,
что, действительно, немцы заметили. Особенно давили на сознание
пулеметчики и автоматчики, которые шарили очередями по всему
полю. И часто казалось, что в тебя-то и выпускали очередь, так
как пули роем проходили в метре или еще ближе.
Правильный молча тянул пушку, стремясь скорее поставить ее на
место. С ним я потом много раз серьезно беседовал, шутил:
- Ну как, сегодня дрейфу справим?
Около часу ночи орудия стояли на запасных позициях и были обеспечены
снарядами. Я пришел в первое орудие к Цыганкову, приказав командиру
второго приготовиться к проверке траектории выстрелом бронебойным
трассирующим снарядом.
- Никита Федорович! Проверяй траекторию, - сказал я.
Цыганков выстрелил в сторону Красного бора. Снаряд вычертил
в темноте траекторию, направление и дальность которой удовлетворили
и Цыганкова, и меня.
Вслед за этим последовали два выстрела второго орудия. Сначала
получилась слишком дальняя траектория, а затем уменьшенная,
которая грубо приближенно уткнулась туда же, куда упал снаряд
первого орудия. И сразу затрещали наши пулеметы, расположенные
позади боевого охранения. Мы дружно подхватили инициативу пулеметчиков
осколочными снарядами, которые не трассировали и не давали большой
демаскирующей вспышки огня при выстреле.
Немцы только мгновение помолчали, словно в раздумье или удивленные,
а затем сразу открыли мощный артиллерийский, минометный и пулеметный
огонь. Немецкие пулеметы били по широкой площади, перенося часто
огонь. Артиллерия и минометы обрушились на наш передний край
и на ходы сообщения. Нашему переднему краю явно приходилось
туго.
"Паны дерутся, а у холопов чубы летят", - подумал
я про нашу пехоту, охраняющую передний край.
Какие-то случайные снаряды и мины рвались в расположении наших
огневых позиций. Наш огонь тонул в шквальном огне немцев. Но
они явно всполошились и, может быть, недоумевали, с чего бы
это русские расходились.
Один раз мы повернули пушку в сторону немецкого пулеметчика,
который выводил свои трели старательнее других. После трех выстрелов
он замолчал, хотя мы, конечно, не попали в него. Здесь, под
Колпино, у немецких пулеметчиков был такой характер, у всех
одинаковый. Как только выстрелишь грубо приближенно в его сторону,
так он и замолкает. Но начинает стрелять другой. Наших пулеметчиков
труднее было успокоить, особенно в ответственные моменты боя.
Впрочем, у них не было и напарников.
Минут через десять сначала мы, а затем постепенно и немцы успокоились.
Но они, конечно, смотрели, что то будет дальше. Не было ли это
у русских только предисловием? От них, беспорядочных, и ночью
всего можно ожидать. Надо бы усерднее обстреливать русских во
время подноски пищи на передовую. Но пойми ты их, когда они
едят. У них такой ералаш с этим, что невозможно ни понять, ни
угадать.
Только что здесь все успокоилось, как сразу же правее нас, где-то
у Ям-Ижоры, вдруг вспыхнула горячая перестрелка. Там гремели
орудия и заливались пулеметы. Теперь и мы, и немцы слушали и
не понимали, что там происходит - бой или такая же игра "в
солдатики". Неясно было, кто там начал и для чего. А только
что тем солдатам непонятно было, что происходило здесь - не
отходят ли уж те или другие. Не окружают ли?
- Никита Федорович! Бери по четыре человека из расчетов и отправляйтесь
в землянки спать. Для этой забавы хватит по четыре человека
на орудие. Вы нас смените в три часа,- обратился я к Цыганкову.
До трех часов еще четыре раза мы поднимали шум на пять-шесть
минут. В три часа нас сменили. Я, усталый, скорее приплелся,
чем пришел, в землянку второго орудия. Уже которые сутки без
сна.
Не сразу я вполз в землянку, а сел около, смотрел на ночь и
думал: "И небо, как небо, и звезды, как звезды, а... вот
ракеты, пулеметы, мины - зачем вся эта нелепость? Как это несуразно
и дико. Зачем они сюда пришли? Уже так хочется покоя, но не
видать его ни завтра, ни потом даже отдаленно. Расплескалось
это море, и, кажется, не будет уже этому конца. Не видно, как
оно может успокоиться". Мерещилась аудитория, студенты:
"Лекцию бы сейчас прочитать"...
|
